filozofia inferalnogo, mat. do Gogola, gogol
[ Pobierz całość w formacie PDF ]
Ãîðîõîâ Ï.À., Þæàíèíîâà Å.Ð.
ÃÎÓ ÂÏÎ «Îðåíáóðãñêèé ãîñóäàðñòâåííûé óíèâåðñèòåò»
ÔÈËÎÑÎÔÈß ÈÍÔÅÐÍÀËÜÍÎÃÎ
 ÒÂÎÐ×ÅÑÒÂÅ Í.Â. ÃÎÃÎËß È Ì.À. ÁÓËÃÀÊÎÂÀ
 ñòàòüå ðàññìàòðèâàåòñÿ ôèëîñîôñêîå îñìûñëåíèå èíôåðíàëüíîé ïðîáëåìàòèêè, ñîäåðæà-
ùååñÿ â òðóäàõ êëàññèêîâ îòå÷åñòâåííîé ëèòåðàòóðû Í.Â. Ãîãîëÿ è Ì.À. Áóëãàêîâà. Ñîçäàííûå
èìè ñòðàííûå, ïðè÷óäëèâûå è ïîðîé ñòðàøíûå ôàíòàñòè÷åñêèå ìèðû íàâåÿíû àëîãè÷íîé ðåàëü-
íîñòüþ, ñóìáóðíûì áûòèåì ðóññêîé æèçíè, ðàçðóøàþùèì ñàìîãî ÷åëîâåêà.
Попытка философски осмыслить инфер-
нальную проблематику и мир сверхъесте-
ственного была всегда характерна для рус-
ской литературы. И здесь исследователь ни-
как не может обойти вниманием величе-
ственные фигуры Н.В. Гоголя и М.А. Булга-
кова. Николай Васильевич Гоголь (1809-
1852) – один их самых непонятых и даже не-
понятных писателей русской литературы.
Его влияние на развитие как русского реа-
лизма, так и мистических традиций русской
литературы и философии трудно переоце-
нить. Без загадочной фигуры Гоголя-мысли-
теля не было бы философских романов и
повестей Михаила Афанасьевича Булгакова
(1890-1940). Возможно, «непонятность»
Гоголя коренится в отказе от сугубо реалис-
тического описания окружающего мира и не-
возможности читать многие его творения с
«нормальной» точки зрения, лишь с позиции
здравого смысла. То же самое можно сказать
и о Булгакове.
Образы «дьяволиады», созданные в про-
изведениях Н.В. Гоголя и М.А. Булгакова,
все эти странные, причудливые и порой
страшные фантастические миры навеяны
алогичной реальностью, сумбурным быти-
ем русской жизни, разрушающим самого че-
ловека. Гоголь творил в переходную эпоху,
когда полным ходом зарождались новые,
капиталистические общественные отноше-
ния. Булгакову довелось жить во время, ког-
да большевиками, решившими построить
«новый мир», разрушались прежние основы
русского национального бытия. Нам же,
живущим в России в столь сложное время, и
Гоголь, и Булгаков близки чрезвычайно.
Гоголь и Булгаков – самые таинственные
и загадочные писатели, поднимающиеся в
своих творениях посредством художествен-
ного слова до высочайших философских вер-
шин. Василий Розанов увидел в Гоголе преж-
де всего загадку, возможно, так и не имею-
щую отгадки: «Нет в литературе нашей бо-
лее неисповедимого лица, и, сколько бы в
глубь этого колодца вы ни заглядывали, ни-
когда вы не проникните его до дна; и даже
по мере заглядывания все менее и менее бу-
дете способны ориентироваться, потеряете
начала и концы, входы и выходы, заблуди-
тесь, измучитесь и воротитесь, не дав себе
даже и приблизительно ясного ответа о ви-
денном. Гоголь – очень таинствен <…>
В общем рисунок его в равной мере реален и
фантастичен. Он рассказывает полет бурса-
ка на ведьме («Вий») так, что невозможно не
поверить в это как в метафизическую быль;
в «Страшной мести» говорит об испуге то-
ном смертельно боящегося человека. Да, он
знал загробные миры; и грех, и святое ему
были известны не понаслышке» [2]. Именно
Розанов первый понял, что Мефистофель
корчит гримасы у Гоголя и в «Вечерах на
хуторе близ Диканьки», и в «Миргороде», и
в «Петербургских повестях», и в «Ревизоре»,
и в «Мертвых душах».
Гоголь вступил на величественную сцену
русской литературы в то время, когда роман-
тическая и таинственная повесть, разнообраз-
ные инфернальные метаморфозы становятся
необыкновенно популярными и модными.
В обществе устраиваются специальные «сера-
пионовские» вечера в духе Эрнста Гофмана,
рассказываются страшные истории о колдунах
и мертвецах, встающих из могил. Влияние не-
мецкого фантасмагориста Э.Т.А. Гофмана
(1766–1822) на особенности русской инфер-
нальной прозы и мистической философии в
России бесспорно. Гофман был трагическим
певцом раздвоенности и отчужденности чело-
веческой души, мрачным капельмейстером
ночных фантазий, устроителем хоровода двой-
ВЕСТНИК ОГУ №7(89)/июль`2008
119
19
Èñòîðèÿ çàïàäíîé è îòå÷åñòâåííîé ôèëîñîôèè
ников и оборотней. Гоголь и Булгаков хоро-
шо знали такие шедевры немецкого романти-
ка, как «Песчаный человечек», «Майорат»,
«Эликсиры дьявола», «Магнетизер».
Человек глубоко верующий, православ-
ный, Гоголь был не чужд мистики и верил,
что черт водит за собой людей, заставляя их
совершать злые поступки. Его соотечествен-
ники украинцы веками жили по принципу:
«Бога люби, а черта не гневи». Писатель
Дмитрий Мережковский полагал, что Го-
голь всю жизнь боролся с чертом и в конце
концов проиграл в этой борьбе. Представи-
тели современного «православного гоголе-
ведения», напротив, полагают, что писатель
в последние годы вел жизнь христианского
подвижника и умер как настоящий святой –
во время Великого поста.
М.А. Булгаков происходил, как извест-
но, из верующей и богобоязненной семьи, но
в своих собственных раздумьях о Боге и Его
вмешательстве в жизнь людей, ушел очень
далеко от искренней и простодушной веры
своего деда Ивана, служившего священни-
ком орловской кладбищенской церкви. Ра-
зум и душа писателя прошли через горнило
великих сомнений и отрицаний, но беремся
утверждать, что веры в Бога он не утратил.
Гоголь, как писатель, в котором было
сильное чувство инфернального, художе-
ственно передает действие темных, злых,
магических сил. Это, вероятно, пришло к
нему с Запада, от католической Польши.
Православие никогда не знало практики из-
гнания нечистой силы в той мере, в какой она
была распространена на католическом Запа-
де, где сильны традиции экзорцизма.
«Страшная месть» и «Вий» насыщены такой
инфернальной магией. Такой же магией бу-
дет насыщен и роман «Мастер и Маргари-
та» М.А. Булгакова. Но в более скрытых
формах эта магия есть и в «Мертвых душах»,
и в «Ревизоре». У Гоголя было совершенно
исключительное по силе чувство наличия зла
в мире. Может быть, поэтому он не находил
тех утешений, которые находил Достоевский
в образе старца Зосимы и в возвращении к
матери-земле. И, может быть, поэтому со-
жжен был второй том «Мертвых душ», ведь
Гоголь тяжело переживал невозможность
создания, если выражаться словами Досто-
евского, «положительно прекрасного чело-
века». Чичиков и Плюшкин намного живее
схематично обрисованных прекраснодуш-
ных людей наподобие помещика Костанжог-
ло из второго тома гоголевской поэмы.
Но демонология Гоголя – это не столько
образы нечистой силы, сколько описание
дьявола внутри самого человека. При этом
бесовщина Гоголя остается религиозно-он-
тологической, т. е. непосредственно-овеще-
ствленной, воплощенной. Таким своим ка-
чеством, тем, что называется действительной
фантасмагорией, мистикой, Гоголь отличен
от Достоевского, который бесовщину пси-
хологизирует и социологизирует. В этом
смысле поворот или переход Гоголя от «на-
родного язычества» («Вий», «Страшная
месть», «Вечер накануне Ивана Купала») к
традиционному православию должен рас-
сматриваться не как противопоставление, а
наоборот, как непосредственное продолже-
ние. Для того чтобы увидеть беса и нечис-
тую силу в человеке, ее следует визуализи-
ровать, наглядно представить, а для этого
следует верить и твердо знать, что она есть.
Обладая апокалиптическим зрением, Го-
голь видит инфернальное как наяву, так ска-
зать, предметно: Вия, ведьму, приведений,
оживший портрет, – так и внутри различных
человеческих типажей. Образы Чарткова
(«Портрет»), Плюшкина («Мертвые души»),
Хомы Брута («Вий») показываются в отноше-
нии их к нечистой силе. Все они не только ее
жертвы, но и носители. Тот же Хома умирает
не только из-за страха, как сказано устами
гоголевского персонажа, но и в первую оче-
редь от безверия. Именно безверие Хомы за-
фиксировал Вий своим страшным взглядом
в разрушенной церкви Сотника, из которой
давно ушел Бог. И в поместье Плюшкина сто-
ят две заброшенные церкви, ибо скупец-хозя-
ин начисто забыл о своей душе.
В своем подлинном и наиболее скрыт-
ном обличии нечистая сила предстает в бо-
лее поздних творениях Гоголя, а именно в
«Ревизоре» и «Мертвых душах». Хотя Васи-
лий Зеньковский и считает, что Дмитрий
Мережковский преувеличивает тему черта в
творчестве Гоголя, думается, что никакого
20
ВЕСТНИК ОГУ №7(89)/июль`2008
220
Ãîðîõîâ Ï.À., Þæàíèíîâà Å.Ð.
Ôèëîñîôèÿ èíôåðíàëüíîãî â òâîð÷åñòâå Í.Â. Ãîãîëÿ...
особого преувеличения в работе Мережков-
ского «Гоголь и черт» нет. Мережковский
сам всю жизнь был обуреваем темными стра-
стями, поэтому со страниц его произведений
буквально дует адский ветер.
Мережковский прямо говорит о том, что
Гоголь в своем обличении человеческой по-
шлости первым увидел черта без маски. Чи-
чиков и Хлестаков действительно должны
восприниматься не комедийно, не юмористи-
чески, а как «два современных русских лица,
две ипостаси вечного и всемирного зла – чер-
та» [3]. Отсюда и природа гоголевского сме-
ха. «Ревизор» имел у публики немалый ус-
пех, однако сам автор не был доволен тем,
как поняли пьесу. Ее поняли по-человечес-
ки, между тем как над ней в пору рыдать от
присутствия в ней нечеловеческого. Этим
нечеловеческим в пьесе является ложь, кото-
рая достигает невероятных размеров (Хлес-
таков почти фельдмаршал, с Пушкиным на
короткой ноге). Мережковский пишет: «До
чего бы дошел он, если бы не поскользнул-
ся? <…> прямо назвал бы себя «сверхчело-
веком», «Человекобогом»?...» [3].
Ложь Хлестакова имеет силу, она делает
свое дело. И благодаря силе этой лжи Хлес-
таков становится демиургом, творцом окру-
жающей действительности. Он строит окру-
жающий мир по своим собственным законам,
по законам лживым и иллюзорным. Недаром
один из персонажей пьесы произносит:
«Страшно просто. А отчего – и сам не зна-
ешь». А страшно оттого, что подобного рода
иллюзию нельзя сотворить лишь человечес-
кими силами. Разросшийся до гигантских
размеров Хлестаков – это и Кириллов Дос-
тоевского, и черт – собеседник Ивана Кара-
мазова, и президент европейских штатов из
повести об Антихристе В.С. Соловьева [4; 66].
Нечистая сила так глубоко прячется за
простыми человеческими комплексами, что,
по словам старца, «дьявол действует так, как
будто бы его и нет». Отсюда ужас, когда по-
нимаешь, что нечистая сила существует не
сама по себе, а имеет своего конкретного
носителя – человека. Бесы не могут жить
сами по себе или, например, в свиньях, как
это описано в Евангелии, им подавай чело-
веческую душу.
Если же говорить о Чичикове как носи-
теле и продолжателе «человеческих» хлеста-
ковских качеств, то следует отметить следу-
ющий факт. Чичиков приобретает души на
бумаге, тем самым он устраивает свою сдел-
ку именно в метафизическом смысле. При-
обретая души по документам, Чичиков ре-
ально укрепляет свое общественное положе-
ние. Доказывая, что в настоящее время вся
окружающая реальность приобретает знако-
вый, иллюзорный характер, Чичиков своей
покупкой уничтожает пространство, по-
скольку могилы умерших остаются на сво-
ем месте. И, безусловно, он уничтожает и
время, поскольку начинает господствовать,
владеть теми, кто свое земное время уже от-
жил. Такое могущество Чичикова и рожда-
ет в городе слухи о нем как об Антихристе.
Мережковский пишет, что Чичиков вы-
ступает от имени культуры века девятнадца-
того. Именно в это время в Европе появля-
ется средний буржуазный класс, возникает
так называемый массовый человек. Чичиков
и есть олицетворение этого духа середины,
пошлости. Но, распространив силу иллюзии
до возможностей «антихриста», Чичиков
шагнул и в наше время. Нет необходимости
говорить о том, что в наше время соци-
альные иллюзии представляют собой совре-
менный вид мифологии. И если говорить
языком современной философии, то «Чичи-
ков в процессе своих поездок приобретал
симулякры, заменители реальности» [4; 67].
Рассматривая Гоголя в этом ракурсе, в ра-
курсе того, что вся окружающая реальность
в наше время приобретает знаковый, мерт-
венный характер, мы вновь убеждаемся, что
Гоголь отнюдь не по-школьному актуален.
Многим мыслям по-настоящему талан-
тливых людей суждено жить не только на
страницах их произведений, когда их откры-
вают для себя, «проживают» и включают в
свое мировоззрение многие поколения чита-
телей, но и тогда, когда их апологетами ста-
новятся (сознательно или бессознательно)
другие писатели. Гоголю в этом смысле по-
везло – его творчество не оставило равно-
душным многих мыслителей и писателей.
Среди тех, кто встал на тропу, проложенную
в литературе Гоголем, был Михаил Булга-
ВЕСТНИК ОГУ №7(89)/июль`2008
221
21
Èñòîðèÿ çàïàäíîé è îòå÷åñòâåííîé ôèëîñîôèè
ков, признававшийся в любви к классику
неоднократно. Вряд ли еще найдется проза-
ик в двадцатом столетии, который так мно-
го и так часто описывал явления нечистой
силы и не уставал намекать своим читателям
на то, что без вмешательства дьявольской
силы в этом мире ничего не происходит, ибо
уж очень не «по-людски» проходит жизнь, а
грань между добром и злом стала совсем не-
различимой и зыбкой. Вспомним, что гово-
рит Булгаков в своей фантазии «Похожде-
ния Чичикова»: «Будто бы в царстве теней
шутник-сатана открыл двери. Зашевелилось
мертвое царство, и потянулась из него бес-
конечная вереница» [1; 7; 19].
Для Булгакова как мыслителя наиболее
показательны раздумья над ролью Добра и
Зла в мироздании. С этими раздумьями были
тесно связаны размышления над проблема-
ми веры и судьбы, а также представления
писателя о соотношении добра и зла в чело-
веческой истории. Представления Булгако-
ва о Добре и Зле менялись в процессе его
творческой судьбы. Менялись они и во вре-
мя работы над романом «Мастер и Марга-
рита». Первоначально он, как известно, хо-
тел написать «роман о дьяволе», фантасти-
ческую сатиру на советскую действитель-
ность. И лишь в процессе работы над рома-
ном сатирическое разоблачение уступило ме-
сто всечеловеческой трагедии. Булгаков осоз-
нал в полной мере, что социальное зло – лишь
тончайшая пленка на поверхности зла бы-
тийного. Булгаков протестовал не только
против социального настоящего, но и про-
тив индивидуального вечного. Поэтому его
герои – не столько социальные типы, но ар-
хетипы, извлеченные из глубин собственной
души их творца.
Да и сам дьявол у Булгакова менялся.
Сатана появляется не только в «Мастере и
Маргарите». В повести «Похождения Чичи-
кова» «шутник-сатана» открывает адские
двери и выпускает из царства теней беско-
нечную вереницу «мертвых душ». В пьесе
«Кабала святош» в образе дьявола предста-
ет архиепископ Шаррон и «в рогатой митре
крестит обратным дьявольским крестом
Арманду» [1; 3; 309]. В «Театральном рома-
не» Сатана в образе издателя журнала «Ро-
дина» показан вполне узнаваемым и тради-
ционным: «В сумраке в высоте надо мною
оказалось лицо с властным носом и разме-
танными бровями. Тени играли, и мне поме-
рещилось, что под квадратным подбород-
ком торчит острие черной бороды. Берет
был заломлен лихо на ухо. Пера, правда, не
было. Короче говоря, передо мною стоял
Мефистофель» [1; 4; 412]. Не без юмора Бул-
гаков дает размышления Максудова: «Тут я
разглядел, что он в пальто и блестящих глу-
боких калошах, а под мышкою держит пор-
тфель. «Это естественно, – помыслил я, – не
может он в ином виде пройти по Москве в
двадцатом веке» [1; 4; 412].
И Гоголь, и Булгаков мастерски описы-
вали сверхъестественное. Многие современ-
ные писатели, работающие в жанре романов
ужасов, могли бы им позавидовать и по-
учиться у них. Вспомним хотя бы такое мес-
то из «Страшной мести» Гоголя: «Крест на
могиле зашатался, и тихо поднялся из нее
высоченный мертвец. Борода до пояса; на
пальцах когти длинные, еще длиннее самих
пальцев. Тихо поднял он руки вверх. Лицо
все задрожало у него и покривилось. Страш-
ную муку, видно, терпел он» [5]. А вот как
Булгаков описывает вампиров, предвкуша-
ющих страшную трапезу: «Варенуха, карау-
ля дверь, подпрыгивал возле нее, подолгу
застревая в воздухе и качаясь в нем. Скрю-
ченными пальцами он махал в сторону Рим-
ского, шипел и чмокал, подмигивал девице
в окне. Та заспешила, сунула рыжую голову
в форточку, вытянула сколько могла руку,
ногтями начала царапать нижний шпинга-
лет и потрясать раму. Рука ее стала удлинять-
ся, как резиновая, и покрылась трупной зе-
ленью. Наконец зеленые пальцы мертвой
обхватили головку шпингалета, повернули
ее, и рама стала открываться» [1; 5; 271].
Классики русской литературы повеству-
ет о мире потустороннего ужаса, который
в особенности притягателен для читателей
с воображением, обладающих способнос-
тью отстраниться от рутинной жизни. Вос-
приимчивость к неординарному всегда бу-
дет жить в людских душах, так что время
от времени причудливые всплески фантазии
будут происходить даже в самых косных
22
ВЕСТНИК ОГУ №7(89)/июль`2008
222
Ãîðîõîâ Ï.À., Þæàíèíîâà Å.Ð.
Ôèëîñîôèÿ èíôåðíàëüíîãî â òâîð÷åñòâå Í.Â. Ãîãîëÿ...
умах, – и никакие рационалистические
объяснения, никакой психоанализ Фрейда
не смогут унять дрожь страха перед дрему-
чим лесом или ночным шепотом из закры-
того платяного шкафа.
Когда к страху или предчувствию зла
неизбежно примешивается очарование чуда,
то возникают сложные формы острых ощу-
щений и провоцирующих фантазий, кото-
рые, несомненно, будут жить до тех пор, пока
существует род человеческий. Дети всегда
будут бояться темноты, а наиболее талант-
ливые из них всегда будут трепетать при
мысли о необъятных мирах и странных фор-
мах жизни, тайно пульсирующих в безднах
звездного пространства, земных и морских
глубинах.
Думается, что именно такими детьми и
были некогда Гоголь и Булгаков. Им были
ведомы страх темноты, боязнь тех ужасов,
что может таиться в ней. Когда человек идет
ночью по темному лесу, этот страх понятен.
Сама темнота кажется живой, полной неве-
домых угроз. Детей учат, что темноты в ком-
нате нечего бояться. Но они все равно боят-
ся. Наверное, в самом существовании этого
страха что-то есть, и гении русской литера-
туры осознавали это и пытались осмыслить
философски.
Зло, как и добро, никуда не уходит. Оно
остается, пропитывает своей энергетикой не
только души людей, но и стены домов, го-
родские улицы, деревья в парках. Человек,
совершивший зло, будет наказан – пускай не
в этом, но хотя бы в другом мире. В это ве-
рили и Гоголь, и Булгаков. Но совершенное
зло часто остается в мире людей, сея среди
них отчаяние и страх.
Сатана в «Мастере и Маргарите» неда-
ром прибыл в Москву – столицу нового, со-
циалистического государства. Старая Мос-
ква – город церквей и монастырей – исчеза-
ла на глазах. Находясь на крыше дома Паш-
кова (бывшая Румянцевская библиотека),
Воланд мог наблюдать то место, где стоял
уничтоженный большевиками в 1932 году
храм Христа Спасителя, построенный на на-
родные деньги в честь победы над Наполео-
ном. Интересно отметить, что на месте дома
Пашкова находилось когда-то подворье Ва-
силия Шуйского – одного из мрачных пер-
сонажей российской истории, полностью
лишенного каких бы то ни было нравствен-
ных основ. Может быть, поэтому Воланда и
привлек особый genius loci – мрачный дух,
свойственный некоторым местам старой
Москвы. Но если жители прежней Москвы
грешили, но все же каялись, то из сталинс-
кой Москвы Бог изгонялся напрочь, и дья-
волу это не могло не нравиться.
Булгаков средствами художественного
анализа изучает общество, из которого ока-
зались изгнанными как Бог, так и дьявол. И
все же дьяволу вольготнее в советской Мос-
кве: ведь изгоняется лишь метафора, сказоч-
ный образ, а слуги дьявола из плоти и крови
чувствуют себя вполне вольготно. Адские
силы разбушевались в России.
Булгаковские «Ревизор» (сценарий кино-
комедии по Н.В. Гоголю) и «Мертвые души»
(комедия по поэме Гоголя в четырех актах)
для МХАТа создавались одновременно с
«Мастером и Маргаритой». Если в романе
можно проследить множество вариаций на
гоголевские темы, то и в киносценарии «Ре-
визор» и инсценировке «Мертвые души»
весьма заметно влияние романа. Можно ска-
зать даже определеннее: сценарии этих «ки-
нопоэм» иногда напоминают «московские»
главы последнего булгаковского романа: те
же мгновенные превращения, те же наваж-
дения, а главное – та же глупость и бессмыс-
лица окружающего. Причем тот же Хлеста-
ков выполняет двойную функцию: он наде-
лен чертами и «московских» героев романа,
и героев, входивших в компанию Воланда.
Да и не только Хлестаков. А разве не про-
сматриваются параллели между гоголевски-
ми персонажами и героями булгаковского
романа?
Так как целостное и глобальное искаже-
ние привычных жизненных ценностей, казав-
шихся незыблемыми для культурного рус-
ского человека начала ХХ века, восприни-
малось Булгаковым как неизбежное, перма-
нентное состояние постреволюционной со-
временности, то важнейшей философской
составляющей его художественного метода
явилась сопряженность рационального и
иррационального, мистического. В своих
ВЕСТНИК ОГУ №7(89)/июль`2008
23
223
[ Pobierz całość w formacie PDF ]